«А почему ты не убежала? Надо было прыгать в окно!»
Беременность в результате изнасилования — одна из причин, по которой аборт в России разрешено проводить даже на поздних сроках. В то же время во многих штатах США планомерно запрещают аборты даже жертвам изнасилования. Пролайферское движение, для которого плод — уже живой человек, настаивает, что «ребенок не виноват» и убивать находящееся в утробе существо в любом случае нельзя.
Того же мнения придерживается Русская православная церковь — в 2021 году председатель отдела внешних церковных связей Московского патриархата митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев) заявил, что, даже если девушка забеременела в результате изнасилования, это не причина для того, чтобы делать аборт, а родившийся от насильника ребенок якобы принес счастье многим его подопечным. Может ли ребенок, рожденный в результате насилия, на самом деле принести счастье, к чему приводит давление родных и как пережитое сексуальное насилие влияет на женщину? Чтобы узнать это, «Лента.ру» поговорила с россиянкой, которая поддалась уговорам и сохранила ребенка, а также с кризисным и перинатальным психологами.
Видео дня
Имена героев изменены.
Екатерина, сколько вам было лет, когда вас изнасиловали? Как это произошло?
Мне было 18 лет, я работала супервайзером. В моем подчинении было несколько промоутеров, и мой насильник был одним из промоутеров. Я приехала к нему, чтобы выдать зарплату. Не помню, по каким причинам он сам за ней не приехал, но это и неважно. Тем более мы часто ездили к нашим ребятам домой. Бывало, собирались на квартирах для обсуждения каких-то вопросов. Для нас это было в порядке вещей. Я поехала к нему вообще без задней мысли.
Приехала, мы поговорили о работе, и когда я уже стала собираться домой, он закрыл собой дверь и сказал: «Никуда ты не пойдешь, мы еще не закончили». Я говорю, мол, дверь открой, я все тебе сказала. А он — нет, я тебя не выпущу. Запер дверь, накинулся и все.
Он был трезвый?
Трезвый. И очень крупный. Мне было с ним не справиться. Я была хрупкая девушка — весила 50 килограммов при росте 170 сантиметров. Я даже не могла сопротивляться. Поначалу пыталась, но толку никакого не было. Плюс у меня не было возможности выйти, вообще никакой. И вырывалась, и на помощь звала… Продолжалось это все порядка четырех часов. Я оттуда вышла еле живая. Заявление в полицию не написала.
Почему решили не обращаться?
Во-первых, было стыдно. Во-вторых, было страшно, вдруг не так поймут. У нас же как обычно? Сама виновата. Раз такое произошло, значит, сама приехала и сама дала повод.
До этого он проявлял какие-то знаки внимания?
Нет.
Ничего вообще не предвещало?
Абсолютно.
И он производил впечатление адекватного человека, раз вы к нему поехали?
Совершенно порядочный молодой человек, учился в военно-морской академии. И с другими женщинами в коллективе он вел себя как сдержанный воспитанный мальчик. Никто даже и подумать не мог, что такая ситуация вообще может произойти. У него хорошая семья: папа военный, мама врач. А сын оказался монстром.
Если он из хорошей семьи, может, пытался потом искупить вину?
Нет, просто забыл. Мы потом даже не говорили.
Как узнали о беременности?
Практически сразу же. Буквально недели через три должны были начаться месячные, но этого не произошло. Я сразу все поняла. Сделала тест и убедилась.
Мне сразу захотелось пойти и прервать беременность, потому что она не была нужна мне на тот момент. К тому же полученная таким образом.
Но моя мать-тиранша догадалась, что я беременна. У нас всегда месячные наступали плюс-минус одновременно. Мама заметила, что у меня задержка, и говорит: «А ты, наверное, беременная». И я призналась. Она спросила, что я буду делать. Я ответила: хочу сделать аборт.
Мама под страхом смертной казни настояла, что ребенок останется. Если ослушаюсь, пригрозила выписать из квартиры и лишить вообще всего. Говорила: «Не смей ничего делать с этим ребенком, а то останешься на улице». Ребенка она собиралась воспитывать сама. Она говорила: «Бог мне дает второй шанс исправить ошибки, которые я совершила с тобой». Столько лет прошло, а эту фразу я на всю жизнь запомнила. Ошибки со мной! С моим воспитанием!
А вы сказали матери, что это в результате изнасилования?
Конечно. Она сказала, что ребенок пришел для искупления ошибок. Душа его совершенно невинна, ее убивать нельзя. Ребенок ни в чем не виноват, ребенку надо быть.
А то, как она приняла факт изнасилования… У меня есть знакомая, которую тоже изнасиловали. Только ей повезло — она не забеременела. Так вот, ее мама сразу же повела ее по врачам и психологам, была рядом, поддерживала постоянно. И они этот период пережили вместе. А я, по сути, осталась одна.
Когда я матери рассказала, она даже никак не пригладила, не приголубила. Только сказала: «Сама виновата. А зачем ты поехала? А почему ты не убежала? Надо было прыгать в окно!» Ага, в окно. С шестого этажа!
Но ей это было неважно. Она это видела так: поехала к мужику, он напал, я недостаточно громко кричала, чтобы соседи пришли на помощь, — ну и сама виновата. Плохо кричала, раз никто не спас.
А сделать аборт было совсем нельзя?
Мама могла неадекватно отреагировать. Она меня с раннего детства била, и сейчас может замахнуться. Хотя мне, на минуточку, уже 33 года. А раньше била нещадно. И я даже себе боюсь представить, что бы со мной было.
А отец?
Не было отца. Он сначала ушел от нее, а потом ******* [покончил с собой]. Мне тогда было всего три года. На отца сильно давила и моя мать, и его. Они его раздирали по кусочкам, и он, мне кажется, просто не выдержал.
Когда были беременной, она все равно могла ударить?
Она не контролировала себя. Ее агрессия всегда выливалась на меня, что бы ни произошло. Или я что-то сделала не так, или в транспорте ей на ногу наступили, или у нее на работе что-то не клеится. Она всегда приходила и вымещала злобу на мне.
Пока я была беременная, она могла и ударить, и накричать. А сама беременность, мало того что была нежеланной, она проходила в очень нервной обстановке. Я думала, ребенок родится с осложнениями.
Всю беременность я его не хотела. Я намеренно не соблюдала рекомендации врача. Более того, я даже прыгала со шкафа и бегала по лестницам — в надежде, что, может быть, оно самопроизвольно как-то выскочит уже… Не выскочило.
По данным британских исследователей, пережитое сексуальное насилие часто становится причиной, по которой женщины пьют и употребляют наркотики во время беременности, зная, что это может навредить плоду.
Я всегда очень осторожно отношусь к алкоголю и наркотикам. Боюсь, что могу свалиться в эту пропасть и больше оттуда не вылезти.
Беременность и без того была очень тяжелой от первого и до последнего дня. Я три раза лежала на сохранении из-за угрозы выкидыша. Впрочем, если бы это не создавало риск и для моего здоровья, наверное, я бы даже не обращалась за медицинской помощью. Я находилась в состоянии полного бессилия, меня тошнило постоянно. Я не могла ездить в транспорте, я не могла ничего есть. Похудела вплоть до того, что мне ставили анорексию во время беременности.
А роды как проходили?
Это были первые роды, было очень тяжело. Меня катали из одного роддома в другой. В первом сказали: «У тебя три дня, чтобы родить, и мы закрываемся на проветривание». Не родила. Перевезли в другой роддом. Там уже начались схватки. Я говорю медсестре: «Я, по-моему, рожаю». Она говорит: «Ничего, у нас тут все рожают, потерпишь». Была дикая, невыносимая боль. Я не была готова к тому, как это будет все происходить…
Со мной ведь никто не разговаривал. Мне никто не говорил, что сначала будет так больно и что это надо пережить. Если бы моя мать со мной поговорила как с дочерью и подготовила к тому, как будет это происходить, мне бы было не так страшно.
Я кричала с первой минуты, просила поставить мне эпидуральную анестезию, сделать хоть что-нибудь. Мне на это ответили, что эпидуральная анестезия стоит семь тысяч. И сказали: «Звони матери, если мать заплатит, то мы тебе поставим, нет — терпи».
А он еще и родился большой — четыре килограмма, 65 сантиметров. Учитывая, сколько я тогда весила, у меня было несколько разрывов, меня зашивали. После родов начали гноиться эти разрывы. Первые три месяца жизни этого ребенка я в гинекологии провела, в ЖК постоянно лечила все это дело. Тяжело. Я вообще думала, что никогда в жизни больше детей не захочу.
Какая у вас была первая мысль, когда вам показали ребенка?
А я на него даже не смотрела. Хотя мне говорили: «Ой, да взгляните, какой чудесный мальчик». Я не стала глядеть. Было настолько сильное ощущение, что это не мое и что происходит это не со мной.
Я тогда не ощущала себя матерью и всю беременность жила с ощущением, что это чужое. Это мамино, это не мое, и мне оно не надо.
Когда родила, я помню, мне так стыдно было, что получился мальчик. Боялась даже позвонить маме и сказать об этом. Во время беременности не видно было пол ребенка, и мы не знали, кто будет, но она уверена была, что девочка. И я так боялась ее гнева… Позвонила ей спустя несколько часов и дрожащим голосом говорю: «Мальчик». А она радостно: «Ну и хорошо! Здоровый? По десять пальчиков?» А я не знала даже. Я на него не смотрела.
На родах мать не присутствовала?
Нет, она пришла только забрать нас с ребенком. Помню эту сцену: ей выносят малыша, спрашивают: «Кто отец?» Она говорит: «Я отец». Забрала его, сразу дала имя, не обсуждая со мной, — Андрей. А дома заявила мне: «Теперь ты сидишь с ребенком, а я обеспечиваю семью». И это при том, что у меня не было молока от слова совсем. Ни в роддоме оно не появилось, ни в дальнейшем. Абсолютно никак. Я говорю: «Я не могу сидеть с ребенком. Мне к нему не то что подходить не хочется — мне его хочется убить». Я правда видеть его не могла. И до сих пор не могу. Она: «Нет, я все сказала». Спорить бесполезно.
Приходила с работы и говорила: «Ну что, сыночек? Мама пришла».
Может, я бы и полюбила этого ребенка, если бы мать помогла мне принять то, что произошло. А она никогда со мной не обсуждала это. Она отстранялась от этой темы. Зато с ребенком она сразу начала эту песню: «Я — мама, я ребенка буду воспитывать. Я, я, я».
Как-то раз она ушла в аптеку. Я покормила ребенка, оставила его в кроватке и уехала. И с тех пор мы вместе не живем. Ребенок остался с ней.
Его отец так и не объявился?
Нет. Он в курсе, что у него сын родился, но реакции не было.
Полный игнор?
Полный. С момента изнасилования я его не видела.
Мама не спрашивала про отца ребенка?
Спрашивала. Требовала, чтобы я написала ему, позвонила. Я пыталась до нее донести, что он не хочет с нами разговаривать. Говорила: «Если тебе надо — иди в полицию, устанавливай отцовство, но без меня».
Я на тот момент была еще настолько глупенькая, маленькая. Мне казалось, надо маме сказать. Теперь понимаю, что, наверное, ничего бы и не случилось, если бы я все это смогла сделать по-тихому. А может быть, она бы избила меня до реанимации. Легко. Потому что голову она мне уже несколько раз пробивала. Не знаю, что было бы. Но точно знаю, что с этим ребенком я бы не осталась.
Как долго вы в себя приходили?
Через три года я снова родила. Но все эти три года мне было очень стыдно, мне все время хотелось вернуться. Мне казалось, что я обязана там быть. Ведь у меня с детства очень развит материнский инстинкт. Даже на профориентации в школе мне пророчили, что я пойду работать няней или воспитательницей. Я легко нахожу контакт с детьми, очень их люблю. И меня глодало: как же там ребенок один? Надо вернуться, надо помочь маме, надо то, надо это… Я все время жила с этим чувством вины. По сути, я всегда как будто была виновата перед матерью — в том, что родилась, что испортила ей жизнь, что не стала какой-то такой, какой должна была. А тут еще и ребенка ей подкинула.
Вскоре она начала жаловаться, что все время сидит с этим ребенком, а он в свои два-три года закатывает ей истерики. Говорила, как ей тяжело, кричала, что не может с ним справиться. Грозилась даже сдать его в детский дом.
Очень непросто мне дались эти три года. Я старалась отвлечься, но все время, когда смотрела на маленьких детей, думала: «А ведь у меня такой же растет. Да, он не со мной, но он же растет. Он такой же хорошенький, первые шаги делает». Это меня поедом съедало.
В итоге я вышла замуж. Свадьба была в 2010 году, а в 2011-м я уже родила ребенка. Прямо сразу же, с лету. Муж не понимал, куда я так спешу. А мне просто нужен был этот ребенок. Мне надо было отдать свое материнское тепло.
Когда ребенку исполнилось полгода, мы развелись.
Поторопились с замужеством? Мужчина был не тот?
Мужчина был не тот, это точно. Мне казалось, я смогу его исправить. Когда родился ребенок, я верила, что он одумается, перестанет пить, и мы будем счастливы… Нет. Его невозможно было исправить. До меня его 30 лет никто не мог исправить. Он такой, какой есть.
Никогда ничего не бывает замечательно с такими людьми. Надо разворачиваться и уходить.
Когда ребенку было четыре месяца, я села, оглянулась вокруг себя и подумала: подрастет ребенок и что он будет видеть? Пьющего папу? Такую же пьющую бабушку за стенкой? Как все постоянно орут и ругаются? Решила: нет, я так не хочу. Забрала ребенка и ушла.
Они до сих пор пьют — и он, и его мать. Ребенка они последний раз видели, когда я уходила с вещами. Ему тогда было полгода. В этом году ему 11 лет исполняется.
А со вторым мужем как познакомились?
В интернете. На сайте объявлений.
Мне кажется, там только извращенцы пишут…
Вот вы представляете, а я тогда уезжала на дачу и кинула туда объявление со своей фотографией и написала: «Молодая мать с маленьким ребенком ищет русского папу, желательно с руками, с работой, с головой, который не испугается и будет готов приехать на встречу за 70 километров от города».
Конечно, я никогда не думала, что на сайте объявлений можно найти мужа. Это было абсолютно спонтанное решение. Где еще мне было искать мужика? На сайтах знакомств? Так там одни ущербные. Куда-то ходить? У меня маленький ребенок на руках. А по объявлению вот нашелся.
Сначала мы переписывались месяц. Через месяц он сказал: «Я больше не могу, я еду». Я говорю, мол, есть нечего, у меня маленький ребенок. Попросил написать список, что купить. На первое свидание он приехал ко мне на дачу с четырьмя пакетами из супермаркета. Приехал, познакомились, три дня он с нами пожил. А я на тот момент еще была в официальном браке. Уехал, а потом звонит и говорит: «Все, я для себя все решил, я возвращаюсь и живу вместе с вами. Меня все устраивает». Это был июнь.
Он так хотел семью?
Не знаю, почему его так переклинило. Я у него спрашивала, почему вернулся? Что так привлекло в этой худющей тетке, да еще и с ребенком? Я весила тогда 47 килограммов, недоедала.
Мы уже больше десяти лет женаты. И десять лет он говорит, что не знает, почему вернулся. Он очень был привязан к своей бабушке — она его, по сути, воспитала. Говорит, я вылитая его бабушка.
Уже в конце июля я узнала, что снова беременна. Я сказала ему, что, наверное, мы слишком торопимся. Он замахал руками: «Нет-нет, пусть будет ребенок, ребенок — это очень хорошо». Так у меня родился еще один мальчик.
Мой первый ребенок его почти сразу начал папой называть.
Прошло уже столько лет, и у меня жизнь сложилась совершенно не так, как я себе представляла. По специальности я педагог начальных классов. У меня трое детей — в нынешнем браке родился потом еще мальчик. Ему сейчас семь лет, среднему девять, старшему десять. И я все время за них воюю. То квартиру получаю как многодетная, то восстанавливаю прописку. Мать же меня все-таки выписала, когда я ушла.
Пока квартиру получала, пока детей в садик устраивала… Я к ним по-другому отношусь совершенно, не как к Андрею. Когда он приезжает с мамой, я их не воспринимаю.
Я на него смотрю, и он меня бесит. Он меня просто раздражает до такой степени, что не передать. Он очень похож на отца.
Когда ему было пять лет, матери надо было куда-то уехать, попросила посидеть. Я не смогла. Я, как договорились, приехала за ним присмотреть, но ни душевности, ни сентиментальности, ни какого-то желания подойти к ребенку — просто потому что он ребенок, — у меня нет по отношению к нему.
Моим детям мать запрещает называть ее бабушкой, потому что внуков у нее как бы нет. При этом она может позволить себе сказать им, что Андрей — их брат. Дети этого не понимают, потому что им я ничего не говорила.
Дескать, вы ей не дочь и это не ее внуки?
Ага. Она ни разу мне не помогала с детьми. А ведь они погодки, мне было тяжело. Особенно со средним. Она не принимала совершенно никакого участия в нашей жизни. При этом она сейчас регулярно мне звонит и жалуется на того ребенка. Просит, чтобы я как-то на него повлияла. То он в чужую машину залезет и обворует, то из супермаркета натащит сладостей, то на нее замахнется и скажет: «Пошла вон из моей квартиры». Он 2008 года рождения, ему сейчас 13 лет.
И как, получается у нее исправить ошибки, не спрашивали?
Спрашивала. Она говорит: «Да, я его воспитываю по-другому». На него не гаркнуть, как на меня. Он — парень. Со своими особенностями, со своим характером. Она не может его ударить, он ведь ей может и вломить в ответ. Один раз такое уже было: она попыталась ему что-то сказать, а он ей начал руку выворачивать и чуть не сломал.
А со мной она по-прежнему так общается. Мы с ней встретились в январе, и она на меня замахнулась, увидев татуировку на руке. «Ну все, — говорю, — я поехала домой». Она очень тяжелый человек. Мы с ней практически не общаемся.
Мою мать никто не понимает. Как вообще так можно относиться к своему ребенку и своим внукам? Я стараюсь абстрагироваться, но это очень тяжело. Столько лет она во мне пестовала чувство вины! Эти годы не вычеркнешь.
Я сейчас работаю с психотерапевтом, прорабатываю все эти моменты, чтобы обрубить пуповину навсегда. Потому что до сих пор, если она позвонит, несмотря на то что она сделала мне, я буду сидеть, выслушивать, сочувствовать. А не надо этого делать. Надо отпустить ее с миром из своей жизни вместе с этим ребенком и все. Но одна я не могу.
Вы до сих пор продолжаете чувствовать вину? Вряд ли это то, что должна чувствовать женщина после изнасилования.
Мама продолжает навязывать мне чувство вины. Она даже отправила Андрея в воскресную школу, чтобы он якобы замаливал грехи родителей. Мои то есть. А у меня, по ее словам, ничего не получится в жизни, пока я не искуплю свою вину перед ребенком. «Ты биологическая мать, ты должна быть рядом, должна его поддерживать…» Нет, не должна. Я так не думаю.
Как-то раз мы очень сильно с мамой поругались, и я напомнила ей, кто так хотел этого ребенка. Я не хотела. А те дети, которых я хотела и которых я люблю, они все при мне. Я никого никуда не отдала. Я обо всех забочусь, я всех их приняла, они все живут со мной. Но этого ребенка я не хотела. И она даже представить себе не может, насколько мне тяжело в принципе с ним контактировать.
Да смотреть я не могу на него! Мне это противно.
Но с ее точки зрения это неправильно. Мало ли как оно случилось, ребенок-то ни в чем не виноват. И я тоже прекрасно понимаю, что он ни в чем не виноват. И я предлагала его оставить в роддоме. Он был маленький, хорошенький, кареглазенький. Для него нашлась бы прекрасная семья. Он, как ни странно, родился совершенно здоровый. Еще и большой такой. Но мне же запретили это делать! Велели принести домой. Я принесла. А теперь она говорит, что ей тяжело. Конечно, он входит в пубертатный период, показывает свой характер, проявляет свое мужское «я». Это у него в отца, мне кажется. Он весь в отца — крепкий, широкоплечий.
Кстати, мама не знала, что отец Андрея учился в военно-морской академии. И, не зная об этом, она отдала Андрея в военно-морскую школу. Когда я узнала, у меня челюсть упала. Она говорит: «Он такой крепкий, рослый, вот бы ему моряком стать!»
Мистика какая-то…
И он хорошо учится. Ему нравится.
Но я не могу его воспринимать. Он тебе вроде как ничего плохого-то и не сделал. Но при этом он мне перечеркнул всю мою жизнь.
Мама сейчас тоже пожинает плоды. Она очень серьезно заболела. У нее нашли онкологию по женской части. Мне кажется, что кармический откат пошел за все эти годы.
А Андрей уже здоровый, как лось. Мама получила своего маленького тирана. Такого же, как она сама.
А на вас вообще не похож?
Он больше даже на нее похож, чем на меня. Я похожа на своего отца, а он похож на нее. Это абсолютно не мой ребенок. Мы с ним внешне не похожи. На нас смотришь и не скажешь, что мы кровные родственники. И очень хорошо. Мне так гораздо легче это принять. Для меня это ее ребенок. И когда мои дети спрашивают, почему она говорит, что это их брат, я объясняю, что это ее сын, а она наша общая родственница. Я не считаю нужным им объяснять всю ситуацию. Эта информация им совершенно не нужна. И потом, когда он вырастет, пойдет своей дорогой.
Про то, как он появился, тоже не считаете нужным им рассказать? Чтобы они знали, как мужчине не следует вести себя с женщиной.
Об этом у нас с ними папа разговаривает. Я и мужу-то об этой ситуации рассказала, когда младшему был год. То есть совсем не сразу. Я не была готова раньше.
Он был в шоке. Сказал, конечно, надо было заявление писать, но раз мамы рядом не было, то все ожидаемо. Он все понял. И про наши отношения тоже многое понял. Например, для меня совершенно неважна интимная жизнь. Если до изнасилования для меня секс был чем-то интимным, каким-то единением между двумя людьми, то после это стало просто удовлетворением физических потребностей, и то даже не моих. У меня даже потребностей не возникает. Это еще одна из причин, почему я обратилась к психотерапевту.
Мужа это не напрягает?
До того, как я ему рассказала, напрягало. Он не понимал, что со мной происходит. Он чувствовал, что физически я от него отстраняюсь.
Если бы я пошла к психотерапевту по горячим следам, то можно было бы многих последствий избежать. Возможно, даже первого брака можно было бы избежать. Хотя я не жалею. У меня прекрасный ребенок от этого мужчины.
Но главное — после изнасилования у меня сильно упала самооценка. Я стала дико ненавидеть себя. Появилась жуткая нелюбовь к себе, к своему телу.
Я не могла смотреть нормально в зеркало. И я до сих пор не могу себя полюбить.
Хотя муж постоянно мне делает комплименты, говорит, какая я хорошая, какие чудесные у нас дети. Я не воспринимаю его слова. Когда он так говорит, я его останавливаю.
По словам врача, конкретно сейчас я нахожусь в состоянии тяжелой депрессии и повышенного уровня тревоги, поэтому пока мы снимаем это состояние, чтобы идти дальше.
Нет безвыходных ситуаций. Ведь я не одна такая. Просто многие молчат. И такое очень тяжело принять, что это произошло именно с тобой. Ты всегда думаешь, что это может произойти с кем угодно, но только не с тобой. И когда это происходит с тобой, то весь твой мир меняется, переворачивается с ног на голову. Но выход всегда есть. Хорошо еще, что это со мной произошло в 18, а не в 14. Я уже не была в периоде пубертата. В 18 у тебя уже есть своя жизнь, работа. Тебе кажется, что у тебя есть какой-то авторитет. А потом раз — и все обрывается. У тебя больше нет никакого авторитета. Тебя просто используют. Ему захотелось — он использовал. Выкинул и пошел дальше.
Что происходит с психикой жертв изнасилования?
Анастасия Маскаева, кризисный психолог «ИНГО. Кризисный центр для женщин»:
Забеременеть после изнасилования можно с тем же успехом, как и после секса по согласию, если не было использовано никаких средств контрацепции. Мнение о том, что в стрессе женщина не может зачать ребенка, относится к разряду мифов. Хотя многие считают, что если какие-то физиологические изменения происходят, то женщина сама как бы этого хочет. На самом деле это не зависит от желания женщины и ни в коем случае не может быть аргументом того, что жертва насилия сама хотела или недостаточно сопротивлялась. Это тоже все из разряда мифов, которые бывает сложно опровергнуть, потому что тема крайне табуирована. И это добавляет сложности на пути получения помощи, потому что жертвы насилия подвергаются сильнейшему осуждению со стороны общества и порой не находят в себе силы даже для того, чтобы сделать анонимный звонок в кризисный центр.
Инструмент обвинения используют как те, кто совершает насилие, так и окружение. Это может быть связано как с очень жесткими стереотипами и требованиями к женщине, так и с недостаточной информированностью о том, какие механизмы вообще существуют. Часто у жертв насилия спрашивают, как они были одеты, пили или не пили, почему не звали на помощь, и так далее, — это такие вопросы расследования, которые не помогают, а, наоборот, заставляют женщину чувствовать себя виноватой после того, что с ней произошло. Тогда как в ситуации, когда была нарушена физическая безопасность, женщина в первую очередь нуждается в поддержке. А поддержка не предполагает расследования, как это произошло и почему. Поэтому очень часто женщина, пережившая жесткое нарушение своих физических границ и принуждение, оказывается изолирована от поддержки.
Иными словами, попытки расследования и осуждение отбивают у женщин желание искать помощи, хотя в случае сексуализированного насилия помощь нужна самая разная: и психологическая, и юридическая, и, самое главное, медицинская. Причем медицинская помощь нужна в самое короткое время. Это вопрос здоровья.
Реакция психики на стресс может быть у всех разная, поскольку она связана с ситуацией угрозы физической безопасности. В этот момент реакцию мы не выбираем — это защитная реакция организма, которая возникает сама собой. Большинство женщин, которые переживают сексуализированное насилие, в момент нападения сталкиваются с защитной реакцией «тоническое торможение», иными словами — «замри, притворись мертвой, не шевелись».
Поэтому, когда у жертв насилия спрашивают, почему они не отбились, они не могут ответить, потому что на самом-то деле они защищались, только защитная реакция была в том, чтобы замереть.
Согласно исследованию шведских ученых, такую реакцию проявляли 70 процентов женщин, а 48 процентов рассказывали о крайне высокой степени тонического торможения при нападении.
Такая реакция может затягиваться и продолжаться и после изнасилования, что, безусловно, влияет на сроки, в которые женщина узнает о беременности и принимает решение, что ей делать с плодом. По данным американских ученых, 32,4 процента женщин не знали о том, что беременны, пока не оказались на третьем триместре. То есть если женщина постоянно сталкивалась с осуждением, не могла никому спокойно сказать о том, что с ней произошло, и получить бережную помощь, может случиться такая ситуация, что она даже не узнает о беременности до тех пор, пока ее возможности сделать выбор не будут практически нулевыми.
В случае если беременность произошла, женщина может принять абсолютно любое решение, выбор только за ней: это может быть и аборт, и передача на усыновление, и сохранение ребенка. Главное в этой ситуации — сама женщина, то, какой выбор она сама сделает для себя, для своего тела, для своей жизни. Сможет ли женщина родить и принять ребенка от насильника — на мой взгляд, зависит от пути восстановления женщины и от того количества поддержки, которое она получит. Потому что опыт насилия оставляет сильные последствия. В свою очередь, беременность и рождение ребенка — это тоже очень сложная история.
Репродуктивное насилие после пережитого сексуализированного насилия — не выход. Отговаривая от аборта, важно в первую очередь видеть живого человека, у которого есть чувство и способность принимать решения. А в тот момент, когда начинается усиленное насаждение какого-то мнения, получается, что живого человека мы обесцениваем, превращая по сути в предмет. Очень важно, чтобы в фокусе истории оставалась сама женщина со своим правом голоса. Насилие само по себе отбирает это право, потому что насилие подразумевает применение власти, подавление. И получается, что женщина и так уже пережила этот опыт, когда ее к чему-то принуждали, а потом этот опыт принуждения снова к ней возвращается, только уже в другом вопросе.
Самый лучший вклад в восстановление женщины после изнасилования — поддержка любого решения, которое она принимает. Любого. Главное — снова дать женщине возможность делать выбор: с кем разговаривать, а с кем — нет, чем питаться, чем заниматься. Пережившая насилие женщина должна почувствовать, что она может выбирать и что ее выбор будет услышан.
Галина Филиппова, доктор психологических наук, ректор Института перинатальной и репродуктивной психологии:
Беременности по принуждению и, скажем так, не очень по любви — это всегда очень странная история в том смысле, что такие дети неплохо вынашиваются и рождаются вполне здоровые. У меня есть свое метафорическое видение этой ситуации. Возможно, у таких детей не было другого способа прийти в этот мир, и они знают, что им предстоит. Ведь это удивительно, как трудно некоторым женщинам сделать так, чтобы получилась беременность, чтобы ребенок нормально родился. Когда мы работаем с бесплодием и невынашиванием, там, что называется, дунь на этих девушек, и беременность прерывается. А вот эти дети, как ни странно, никуда уходить не собираются и здоровые рождаются, несмотря на мамин стресс и даже попытки иногда что-то сделать во время беременности. Это загадка природы.
Вообще зачатий у нас каких только не бывает. Это мало влияет на ребенка. А вот беременность влияет еще как. И мы можем себе представить, в каком стрессе была женщина эти девять месяцев. Конечно, это оказало воздействие и на нервную систему ребенка. И, конечно, у ребенка будут проблемы, особенно когда он родился и оказался никому не нужен.
Ребенок ведь правда не виноват. Но что хорошего мы можем ждать от бедных женщин, которые вынуждены прерывать беременность и которым все вокруг говорят: «Ты виновата, ты забеременела, ты не хочешь рожать»?
Отговорить женщину от аборта или отказа от новорожденного — это вам пожалуйста. Для этого у нас есть фонды и специальные люди. А дальше-то что? Никто ведь не разбирается, она почему это делает? Она не готова к материнству и не может его осуществить на тех условиях, которые у нее есть. Кто с ней работает? Кто занимается изменением ее условий? Должны быть специальный патронаж и такие программы, которые предложат и психологическую помощь, и социальную, и материальную. Тогда что-то сдвинется.
Такие программы есть в Западной Европе и Америке, но не в России. Хотя программы хорошие. В них не готовые к материнству женщины могут во время беременности обратиться в специальные кризисные центры. В Америке им предлагают усыновителей прямо во время беременности. И мало того, они еще и могут среди них выбирать. В европейских программах таким женщинам всегда будет оказана помощь — в вынашивании ребенка, в родах, в послеродовом патронаже. И там есть варианты: она может остаться в кризисном центре и попытаться принять ребенка, а может сразу его отдать усыновителям. То есть сначала женщине оказывается поддержка и определяется, способна ли она вообще принять ребенка, и, если нет, тогда уже предоставляются усыновители.
В нашей же ситуации, если женщина после изнасилования готова выносить и родить, то лучше написать отказ — тогда ребенок родится и сможет быть усыновлен, а женщина не будет включаться и сможет жить своей жизнью. Я встречала ситуации, когда у женщин, впервые увидевших новорожденного ребенка, что-то переключалось, они уже не хотели его отдавать. И такое бывает, хотя нечасто. И таким женщинам все равно нужна поддержка.
И аборты, и отказы — чаще всего от безысходности. Очень редко это позиция: у меня все есть, а этого мне не надо. Как правило, мы имеем дело со сложными жизненными ситуациями: проблемы с родителями, сложные отношения с партнером, безденежье. Ну и психологическая неготовность принять на себя материнство.
С советами не прерывать беременность лезть к женщине неэтично. Психологи, которые занимаются предабортным консультированием, должны не уговаривать, а разбирать жизненную ситуацию каждой конкретной женщины и анализировать, нужен ей аборт или нет. Такие психологи должны следить и за тем, чтобы женщина не поддалась на чьи-то еще уговоры и не родила против своей воли, с тем чтобы потом убить этого ребенка, как было недавно в Чертанове.
